Сайт находится в разработке
Слово о полку Игореве
Комментированное электронное издание
Не лѣпо ли́ ны бя́шетъ, бра́тіе, начяти́ ста́рыми словесы́ тру́дныхъ повѣстій о пълку́ И́горевѣ, И́горя Святъсла́влича?
Не пристало ли нам, братья, начать рассказ на старинный лад воинских повестей о походе Игоря, Игоря Святославича?
Начати́ же ся тъй пѣ́сни по былина́мь сего́ времени, а не по замы́шленію Боя́ню.
Пусть начнется эта песнь по правдивым рассказам нынешнего времени, а не по вымыслу Бояна.
Боянъ бо вѣщій, аще кому хотяше пѣснь творити, то растѣкашется мыслію по древу, сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы.
Вещий Боян, если для кого намеревался сочинить песнь, то пускался мыслью по дереву, серым волком по земле, сизым орлом под облаками.
Помняшеть бо, рече, първыхъ временъ усобіцѣ, тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедѣй: которыи дотечаше, та преди пѣснь пояше — старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю.
Вспоминал он, говорят, древних времен усобицы, тогда пускал десять соколов на стаю лебедей: какой сокол настигнет свою лебедь, та лебедь первой пела песнь — древнему Ярославу, храброму Мстиславу, который зарезал Редедю перед касожскими войсками, прекрасному Роману Святославичу.
Боянъ же, братіе, не 10 соколовь на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣщіа пръсты на живая струны въскладаше — они же сами княземъ славу рокотаху.
Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей пускал, а свои вещие персты возлагал на живые струны — они же сами князьям славу гремели.
Почнемъ же, братіе, повѣсть сію отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря, иже истягну умь крѣпостію своею и поостри сердца своего мужествомъ;
Перейдем же, братья, в рассказе этом от древнего Владимира к нынешнему Игорю, который закалил ум своей крепостью и заточил свое сердце мужеством;
наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцькую — за землю Руськую.
исполнившись боевого духа, направил свои храбрые войска на Половецкую землю — за землю Русскую.
Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты.
Тогда Игорь посмотрел на светлое солнце и увидел, что оно покрыло тьмой всех его воинов.
И рече Игорь къ дружинѣ своей:
И сказал Игорь своей дружине:
«Братіе и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти.
«Братья и дружина! Уж лучше быть поверженным, чем плененным.
А всядемъ, братіе, на свои бръзыя комони, да позримъ синего Дону».
Сядем, братья, на наших резвых коней и поглядим на синий Дон».
Спала князю умь похотию жалость ему знаменіе заступи искусити Дону великаго.
Сгорел ум князя от страсти, и ревнивое желание отведать великого Дона заслонило ему предзнаменование.
«Хощу бо, — рече, — копіе приломити конець поля половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».
«Хочу, — сказал он, — копье преломить на краю поля половецкого, с вами, русичи, хочу голову свою сложить или, шлемом зачерпнув, напиться из Дона».
О Бояне, соловію стараго времени! А бы ты сіа плъкы ущекоталъ, скача, славію, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы обаполы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы.
О Боян, старых времен соловей! Вот бы ты эти войска восщебетал, соловушка, скача по дереву мысли, летая умом под облаками, свивая две стороны славы нашего времени, рыща Трояновой тропой через поля на горы.
Пѣти было пѣснь Игореви того внуку:
Пел бы его внук песнь Игорю:
«Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бѣжать къ Дону великому».
«Не буря соколов занесла через поля широкие — галки стаями бегут к великому Дону».
Чи ли въспѣти было, вѣщей Бояне, Велесовь внуче:
Или ты бы так воспел, вещий Боян, внук Велесов:
«Комони ржуть за Сулою, звенить слава въ Кыевѣ, трубы трубять въ Новѣградѣ, стоять стязи въ Путивлѣ, Игорь ждетъ мила брата Всеволода».
«Кони ржут за Сулой, звенит слава в Киеве, трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле, Игорь ждет милого брата Всеволода».
И рече ему Буй-Туръ Всеволодъ:
И сказал ему Буй-Тур Всеволод:
«Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый — ты, Игорю, оба есвѣ — Святъславличя!
«Ты, Игорь, — один брат, один свет-светлый: оба мы — Святославичи!
Сѣдлай, брате, свои бръзыи комони.
Седлай, брат, своих резвых коней.
А мои ти готови, осѣдлани у Курьска на переди.
А мои-то готовы, оседланы у Курска заранее.
А мои ти куряни — свѣдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копія въскръмлени.
А мои-то куряне — умелые воины: под трубами рождены, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены.
Пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени.
Пути им ведомы, овраги им знакомы, луки у них напряжены, колчаны открыты, сабли наточены.
Сами скачють, акы сѣрыи влъци въ полѣ, ищучи себе чти, а князю — славѣ».
Сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю — славы».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поѣха по чистому полю.
Тогда вступил князь Игорь в золотое стремя и поехал по чистому полю.
Солнце ему тъмою путь заступаше.
Солнце ему тьмой путь преграждало.
Нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди. Свистъ звѣринъ въста.
Ночь, стеная ему грозой, пробудила птицу. Поднялся звериный свист.
Збися Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаемѣ: Влъзѣ, и Поморію, и Посулію, и Сурожу, и Корсуню, и тебѣ, тьмутораканьскый блъванъ!
Взвился Див, кличет с верхушки дерева, велит послушать земле неведомой: Волге, и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и Корсуни, и тебе, тьмутараканский истукан!
А половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону великому. Крычатъ тѣлѣгы полунощы, рци лебеди роспущени. Игорь къ Дону вои ведетъ.
А половцы по непроложенным дорогам побежали к великому Дону. Кричат телеги в полуночи, словно распуганные лебеди. Игорь к Дону ведет воинов.
Уже бо бѣды его пасетъ птиць по дубию, влъци грозу въсрошатъ по яругамъ, орли клектомъ на кости звѣри зовутъ, лисици брешутъ на чръленыя щиты.
Вот уже птица пасет его несчастья по дубравам, волки дразнят грозу по оврагам, орлы клекотом зовут зверей на кости, лисицы лают на красные щиты.
О Руская земле, уже за шеломянемъ еси!
О Русская земля, ты уже за холмистым берегом!
Длъго ночь мрькнетъ.
Долго ночь меркнет.
Заря-свѣтъ запала, мъгла поля покрыла.
Свет-заря запылала, мгла поля покрыла.
Щекотъ славій успе, говоръ галичь убуди.
Щебет соловьиный затих и пробудил галочий гомон.
Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѣ чти, а князю — славы.
Русичи широкие поля красными щитами перегородили, ища себе чести, а князю — славы.
Съ заранія въ пятокъ потопташа поганыя плъкы половецкыя и рассушяся стрѣлами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты.
Спозаранку в пятницу смяли они безбожные половецкие войска, рассыпались стрелами по полю, потащили половецких красавиц, а с ними золото, парчу и дорогой бархат.
Орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѣстомъ, и всякыми узорочьи половѣцкыми.
Покрывалами, плащами, шубами и всяким украшенным половецким шитьем начали они мосты мостить по болотам и топким местам.
Чрьленъ стягъ, бѣла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружіе — храброму Святьславличю!
Красное знамя, белая хоругвь, красная кисть, посеребреное древко — храброму Святославичу!
Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо, далече залетѣло.
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо, далеко залетело.
Не было нъ обидѣ порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чръный воронъ, поганый половчине!
Ведь не было оно рождено на обиду ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, безбожный половец!
Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому.
Кзак бежит серым волком, по его следу Кончак идет к великому Дону.
Другаго дни велми рано кровавыя зори свѣтъ повѣдаютъ.
На другой день рано утром кровавые зори возвещают рассвет.
Чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ трепещуть синіи млъніи.
Черные тучи идут с моря, грозят покрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии.
Быти грому великому, итти дождю стрѣлами съ Дону великаго!
Быть великому грому, идти дождю стрелами с великого Дона!
Ту ся копіемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя — на рѣцѣ на Каялѣ у Дону великаго.
Тут копья поизломаются, тут сабли поударяются о половецкие шлемы — на реке Каяле, у великого Дона.
О Руская землѣ, уже за шеломянемъ еси.
О Русская земля, ты уже за холмистым берегом.
Се вѣтри, Стрибожи внуци, вѣютъ съ моря стрѣлами на храбрыя плъкы Игоревы.
Это ветры, внуки Стрибога, с моря веют стрелами на храбрые войска Игоря.
Земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ,
Земля гудит, реки помутнели, пыль покрывает поля,
стязи плаполютъ — половци идуть: отъ Дона, и отъ моря,
стяги полощутся — половцы идут: с Дона, и с моря,
и отъ всѣхъ странъ рускыя плъкы оступиша.
и со всех сторон обступили русские войска.
Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша, а храбріи русици преградиша чрълеными щиты.
Бесовы дети кликом поля перегородили, а храбрые русичи — красными щитами.
Яръ-Туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными.
Яр-Тур Всеволод! Ты стоишь на поле битвы, сыплешь на воинов стрелами, гремишь о шлемы харалужными мечами.
Камо Туре поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, тамо лежать поганыя головы половецкыя.
Куда бы ни поскакал ты, Тур, посвечивая своим золотым шлемом, там лежат безбожные головы половецкие.
Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, Яръ-Туре Всеволоде.
Закаленными саблями порублены аварские шлемы от твоей руки, Яр-Тур Всеволод.
Кая рана дорога, братіе, забывъ чти, и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глѣбовны, свычая и обычая?
Что тому раны, братья, кто забыл и честь, и жизнь, и золотой отчий престол в городе Чернигове, и своей милой жены, красавицы Глебовны, привязанность и обхождение?
Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя.
Были века Трояна, минули времена Ярослава, были походы Олега, Олега Святославича.
Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше.
Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял.
Ступаетъ въ злать стремень въ градѣ Тьмутороканѣ —
Вступал он в золотое стремя в городе Тмутаракани —
то же звонъ слыша давнѣй великый Ярославь, —
такой же звон прежде великий Ярослав слышал, —
а сынъ Всеволожь Владиміръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ.
а сын Всеволода Владимир каждое утро затыкал уши в Чернигове.
Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе и на казанину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя.
Бориса Вячеславича, храброго и молодого князя, тщеславие привело на смерть, а на его бахвальство постлало травяной саван — из-за обиды, нанесенной Олегу.
Съ тоя же Каялы Святоплъкь полелѣя отца своего междю угорьскими иноходьцы ко святѣй Софіи къ Кіеву.
С такой же Каялы Святополк повез своего отца, лелея между венгерскими иноходцами, ко святой Софии в Киев.
Тогда, при Олзѣ Гориславличи, сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука — въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишася.
Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалась, взрастала в усобицах и гибла жизнь внука Даждьбога — в княжеских крамолах век человеческий сократился.
Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупіа себѣ дѣляче, а галици свою рѣчь говоряхуть — хотять полетѣти на уедіе.
Тогда пахари редко гикали по Русской земле, но часто вороны каркали, деля между собой мертвечину, а галки галдели свое — что хотят полететь на пиршество.
То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано. Съ зараніа до вечера, съ вечера до свѣта летятъ стрѣлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копіа харалужныя въ полѣ незнаемѣ среди земли Половецкыи.
То было в те войны и в те походы, а о такой войне, как эта, не слыхивали. С зари до вечера и с вечера до рассвета летят закаленные стрелы, гремят сабли о шлемы, трещат копья харалужные в неведомом поле посреди Половецкой земли.
Чръна земля подъ копыты костьми была посѣяна, а кровію польяна, тугою взыдоша по Руской земли.
Черная земля под копытами была костями засеяна и полита кровью, и горем взошли эти кости по Русской земле.
Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями?
Что это шумит, что это звенит рано утром перед зорями?
Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода.
Игорь поворачивает войска: жаль ему милого брата Всеволода.
Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднію падоша стязи Игоревы.
Бились они день, бились другой, и на третий день к полудню пали стяги Игоревы.
Ту ся брата разлучиста на брезѣ быстрой Каялы,
Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы,
ту кроваваго вина не доста,
тут кровавого вина не хватило,
ту пиръ докончаша храбріи русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую.
тут свершили пир храбрые русичи: сватов напоили, а сами погибли за Русскую землю.
Ничить трава жалощами, а древо ся тугою къ земли преклонило.
Никнет трава от жалости, а деревья от горя прилонились к земле.
Уже бо, братіе, невеселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла.
Вот и настала, братья, невеселая пора, вот и покрыла пустыня войско.
Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море, у Дону, плещучи, упуди жирня времена.
Поднялась обида в рядах внука Даждьбога, вступила девой на Трояню землю, всплеснула лебедиными крылами на синем море у Дона и плеском распугала тучные времена.
Усобица княземъ — победамъ на поганыя погыбель. Рекоста бо братъ брату: «Се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себѣ крамолу ковати.
Усобица князей — победам над неверными погибель. Сказали брат брату: «Это мое, и то мое». И стали князья о мелочах говорить «важно это» и друг другу козни ковать.
А поганіи съ всѣхъ странъ прихождаху съ побѣдами на землю Рускую.
А неверные со всех сторон приходили с победами на Русскую землю.
О! далече зайде соколъ, птиць бья, — къ морю!
О! далеко залетел сокол, охотясь на птицу, — к морю!
А Игорева храбраго плъку не крѣсити.
А Игорева храброго войска не воскресить.
За нимъ кликну Карна, и Желя поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянѣ розѣ.
Вслед за ним воскликнула Карна, и Желя понеслась вскачь по Русской земле, взметая людям пламя в огненном роге.
Жены рускія въсплакашася, а ркучи:
Жены русские заплакали, приговаривая:
«Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслію смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати».
«Уже нам своих милых мужей ни мыслью не помыслить, ни думой не сдумать, ни глазами не увидать, и золотом и серебром никак не побренчать».
А въстона бо, братіе, Кіевъ тугою, а Черниговъ напастьми.
И застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей.
Тоска разліяся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи.
Тоска разлилась по Русской земле, густая печаль потекла по земле Русской.
А князи сами на себе крамолу коваху.
А князья сами себе козни ковали.
А поганіи, сами побѣдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бѣлѣ отъ двора.
А неверные, сами с победами набегая на Русскую землю, собирали дань по белке со двора.
Тіи бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убудиста, которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь, грозный, великый, кіевскый — грозою бяшеть притрепалъ
Те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, уже пробудили ложь, которую прежде усыпил их отец Святослав, грозный, великий, киевский — грозою своей прибил.
Своими сильными плъкы и харалужными мечи наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рѣки и озеры, иссуши потоки и болота, а поганаго Кобяка изъ Луку моря отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже, и падеся Кобякъ въ градѣ Кіевѣ въ гридницѣ Святъславли.
Своими сильными войсками и харалужными мечами он наступил на землю Половецкую, притоптал холмы и овраги, возмутил реки и озера, иссушил ручьи и болота, а безбожного Кобяка вырвал, как вихрь, из Лукоморья, из железных половецких полчищ, и пал Кобяк в городе Киеве в гриднице Святослава.
Ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы половецкія — рускаго злата насыпавша.
Тут немцы и венецианцы, здесь греки и мораване воспевают славу Святослава, корят князя Игоря, утопившего богатства в водах половецкой реки Каялы — русского золота насыпавшего.
Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощіево.
Здесь князь Игорь пересел из седла золотого в седло рабское.
Уныша бо градомъ забралы, а веселіе пониче.
Приуныли стены городов, и веселье сникло.
А Святъславь мутенъ сонъ видѣ въ Кіевѣ на горахъ.
А Святослав видел смутный сон в Киеве на горах.
«Си ночь съ вечера одѣвахуть мя, — рече, — чръною паполомою на кроваты тисовѣ,
«Этой ночью с вечера на тисовой кровати убирали меня черным покрывалом, — сказал он, —
чръпахуть ми синее вино, съ трудомь смѣшено,
черпали мне синее вино, с горем смешанное,
сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно, и нѣгуютъ мя.
сыпали пустыми колчанами безбожных толковинов крупный жемчуг мне на живот, и нежили меня.
Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ.
Уже тес без конька в моем златоверхом тереме.
Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху.
Всю ночь с вечера пепельные вороны вскаркивали.
У Плѣсньска на болони бѣша дебрьски сани, и несоша я къ синему морю.
У Плеснеска на лугу появились из дебрей сани, и понесло их к синему морю.
И ркоша бояре князю:
И сказали бояре князю:
«Уже, княже, туга умь полонила.
«Уже, князь, горе охватило ум.
Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самаю опуташа въ путины желѣзны.
Вот два сокола слетели с золотого отчего престола, чтобы добыть город Тмутаракань, или, шлемом зачерпнув, напиться из Дона. Уже отсекли саблями неверных крылышки этим соколам, а самих их опутали железными путами.
Темно бо бѣ въ 3 день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ тъмою ся поволокоста, и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подаст<а> хинов<ѣ>.
Темно было в третий день: два солнца померкли, оба багряных столпа погасли, а с ними два молодых месяца, Олег и Святослав, заволоклись тьмой, погрузились в море и ввели хинову в великое исступление.
На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла.
На реке Каяле тьма покрыла свет.
По Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо.
Простерлись по Русской земле половцы, как выводок гепардов.
Уже снесеся хула на хвалу,
Уже обрушилась хула на хвалу,
уже тресну нужда на волю,
уже сокрушила нужда волю,
уже връжеса Дивь на землю.
уже низвергся Див на землю.
Се бо готскія красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, — поютъ время Бусово, лелѣютъ месть Шароканю.
Вот готские красавицы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом, — поют о Бусовом времени, лелеют месть за Шарокана.
А мы уже, дружина, жадни веселія».
А мы, дружина, изголодались уже по веселью».
Тогда великій Святславъ изрони злато слово, слезами смѣшено, и рече:
Тогда великий Святослав произнес золотое слово, смешанное со слезами. Он сказал:
«О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде, рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славы искати. Нъ нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую проліясте.
«О мои племянники, Игорь и Всеволод, рано вы начали дразнить мечами Половецкую землю, а себе искать славы. Вы без чести победили, потому что без чести пролили безбожную кровь.
Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена.
Ваши храбрые сердца из твердого харалуга выкованы, а закалены в безрассудстве.
Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ?
Так вы почтили мою серебряную седину?
А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовои брата моего Ярослава съ черниговьскими былями, съ могуты и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы. Тіи бо бес щитовь, съ засапожникы кликомъ плъкы побѣждаютъ, звонячи въ прадѣднюю славу.
Уже не вижу власти моего сильного, богатого, обладающего большим войском брата Ярослава с черниговскими боярами, боготырями, татранами, шельбирами, топчаками, ревугами, ольберами. Они без щитов, с засапожными ножами боевым кличем побеждают войска, гремя славой своих прадедов.
Нъ рекосте: «Мужаимѣся сами, преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подѣлимъ».
Но вы двое сказали: «Мы сами исполнимся мужества, прежнюю славу себе присвоим, а будущую разделим между собой».
А чи диво ся, братіе, стару помолодити —
Чудо ли, братья, старому помолодеть —
коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнѣзда своего въ обиду.
когда сокол облиняет, ввысь разгоняет птиц, не даст своего гнезда в обиду.
Нъ се зло: княже ми непособіе.
Но вот беда: князья мне не в помощь.
Наниче ся годины обратиша.
Время вывернулось наизнанку.
Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранами —
Вот у Римова кричат от половецких сабель, а Владимир изранен —
туга и тоска сыну Глѣбову.
горе и печаль сыну Глебову.
Великый княже Всеволоде! Не мыслію ти прелетѣти издалеча отня злата стола поблюсти.
Великий князь Всеволод! Тебе бы не в мыслях перенестись издалека, чтобы защитить золотой отчий престол.
Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти.
Ведь ты можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать.
Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ.
Если бы ты был здесь, была бы невольница по ногате, а раб по резане.
Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти, удалыми сыны Глѣбовы.
Ведь с удалыми сынами Глебовыми ты можешь посуху стрелять живыми шериширами.
Ты, буй Рюриче, и Давыде! Не ваю ли были злачеными шеломы по крови плаваша?
Ты, бесстрашный Рюрик, и ты, Давид! Не ваши ли бояре с золочеными шлемами по крови плавали?
Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ, акы тури, ранены саблями калеными на полѣ незнаемѣ?
Не ваши ли храбрые дружинники ревут, как туры, раненные на неведомом поле закаленными саблями?
Вступита, господина, въ злата стремени за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича.
Вступите, господа, в золотые стремена за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря, бесстрашного Святославича!
Галичкы Осмомыслѣ Ярославе! Высоко сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ, столѣ, подперъ горы угорскыи своими желѣзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота меча бремены чрезъ облаки, суды рядя до Дуная.
Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко ты сидишь на своем златокованном престоле, подперев венгерские горы своими железными полками, преградив путь королю, затворив врата для Дуная, перебрасывая товары сквозь облака, верша суды до Дуная.
Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Кіеву врата, стреляеши съ отня злата стола салтани за землями.
Угрозы твои по землям растекаются, ты отворяешь врата Киева, стреляешь с отчего престола султанов в дальних землях.
Стрѣляй, господине, Кончака, поганого кощея — за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича.
Стреляй, господин, в Кончака, раба безбожного — за землю Русскую, за раны Игоря, бесстрашного Святославича.
А ты, буй Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носить ваю умъ на дѣло.
А ты, бесстрашный Роман, и ты, Мстислав! Храбрая мысль носит ваш ум на подвиг.
Высоко плаваеши въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ одолѣти.
Высоко ты летаешь в буйстве, паря на ветру, как сокол, в ярости желая одолеть птицу.
Суть бо у ваю желѣзныи паворози подъ шеломы латинскими: тѣми тресну земля, и многи страны — хинова, литва, ятвязи, деремела и половци — сулици своя повръгоша, а главы своя поклониша подъ тыи мечи харалужныи.
Ведь у вас железные застежки под латинскими шлемами: от них содрогнулась земля, и многие страны — хинова, литва, ятвяги, деремела и половцы — побросали свои копья и преклонили свои головы под ваши мечи харалужные.
Нъ уже, княже, Игорю утръпѣ солнцю свѣтъ, а древо не бологомъ листвіе срони:
Но уже, князь, ослаб для Игоря солнечный свет, и деревья неподобру обронили листву:
по Рсі и по Сули гради подѣлиша, а Игорева храбраго плъку не крѣсити.
по Роси и по Суле города поделены, а храброго Игорева войска не воскресить.
Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на побѣду.
Слышишь, князь, Дон кличет и зовет князей на победу.
Олговичи, храбрыи князи, доспѣли на брань.
Ольговичи, храбрые князья, собрались на битву.
Инъгварь, и Всеволодъ, и вси три Мстиславичи, не худа гнѣзда шестокрилци! Не побѣдными жребіи собѣ власти расхытисте.
Ингвар, Всеволод и все три Мстиславлича, недурного гнезда шестокрылицы! Не по жребиям победным вы себе волости расхватали.
Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкіи и щиты?
Где ваши золотые шлемы, польские копья и щиты?
Загородите полю ворота своими острыми стрѣлами — за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святъславлича.
Загородите Степи ворота своими острыми стрелами — за землю Русскую, за раны Игоря, бесстрашного Святославича.
Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ.
Ведь уже Сула не течет серебряными струями к городу Переяславлю, а Двина к тем грозным полочанам болотами течет под клики неверных.
Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовскія, притрепа славу дѣду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѣ травѣ притрепанъ литовскыми мечи. Исхотиюнакровать.
Один Изяслав, сын Василька, позвенел своими острыми мечами о литовские шлемы, растрепал славу деда своего Всеслава, а сам под красными щитами на кровавой траве литовскими мечами растерзан.
И рекъ:
И сказал:
«Дружину твою, княже, птиць крилы пріодѣ, а звѣри кровь полизаша».
«Дружину твою, князь, птица крыльями приодела, а звери слизали кровь».
Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго Всеволода. Единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тѣла чресъ злато ожереліе.
Не было здесь ни брата Брячислава, ни другого брата Всеволода — один Изяслав выронил жемчужную душу из храброго тела через золотой ворот.
Унылы голоси, пониче веселіе, трубы трубятъ городеньскіи.
Приуныли голоса, сникло веселье, трубят городенские трубы.
Ярославе и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени,
Ярослав и все внуки Всеслава! Склоните уже свои стяги, вложите свои поврежденные мечи,
уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ.
ведь вы уже выпали из славы дедов.
Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю.
Ведь своими крамолами вы начали наводить неверных на Русскую землю, на достояние Всеслава.
Которое бо бѣше насиліе отъ земли Половецкыи.
Ведь в который раз пришлось насилие от Половецкой земли.
На седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребій о дѣвицю себѣ любу.
На седьмом веку Трояна Всеслав бросил жребий о милой ему девице.
Тъй клюками подпръся окони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружіемъ злата стола кіевскаго.
Он, будто клюками подпершись, прыгнул до города Киева и коснулся древком золотого киевского престола.
Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣлаграда, обѣсися синѣ мьглѣ,
В полночь он прыгнул от них лютым зверем из Белгорода, повис в синей мгле,
утръже вазни с три кусы, отвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги, съду ту токъ.
урвал уйму удачи, открыл ворота Новгорода, расшиб славу Ярослава, прыгнул волком до Немиги и расчистил там гумно.
На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла.
На Немиге стелют снопы из голов, молотят их харалужными цепами, кладут жизнь на гумно, веют душу от тела.
Немизѣ кровави брезѣ не бологомъ бяхуть посѣяни — посѣяни костьми рускихъ сыновъ.
Несчастьем кровавые берега Немиги были засеяны — засеяны костями русских сынов.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше.
Князь Всеслав людям суд правил, князьям города назначал, а сам ночью рыскал волком: из Киева прежде пения петухов дорыскивал до Тмутаракани, великому Хорсу волком путь перерыскивал.
Тому въ Полотскѣ позвониша заутренюю рано у Святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша.
Ему в Полоцке рано к заутреней позвонили в колокола Святой Софии, а он звон слышал в Киеве.
Аще и вѣща душа въ друзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше.
Хотя и была у него вещая душа в другом теле, но часто страдал от бед.
Тому вѣщей Боянъ и пръвое припѣвку, смысленый, рече:
Об этом вещий премудрый Боян уже давно присказку молвил:
«Ни хытру уму, ни горазду пытьцю суда Божіа не минути».
«Ни искусному уму, ни ловкому пытливцу суда Божьего ни миновать».
О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей!
О, стонать Русской земле, вспоминая первые времена первых князей!
Того стараго Владиміра не льзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ кіевскимъ.
Того древнего Владимира нельзя было прижать к киевским горам.
Сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзіи — Давидовы, нъ розьно ся имъ хоботы пашутъ,
Теперь одни его стяги над полками Рюрика, другие — над полками Давыда, а бунчуки их развеваются в разные стороны,
копіа поютъ.
а копья поют.
На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ — зегзицею, незнаема, рано кычеть:
На Дунае слышится голос Ярославны — неузнанная, рано утром она кычет кукушкой:
«Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,
«Полечу я, — говорит, — кукушкой по Дунаю,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ,
омочу шелковый рукав в реке Каяле,
утру князю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ».
утру́ князю кровавые раны на его загрубевшем теле».
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, а ркучи:
Рано утром Ярославна плачет на городской стене Путивля, приговаривая:
«О вѣтрѣ, вѣтрило! Чему, господине, насильно вѣеши?
«О ветер, ветрило! Зачем, господин, наперекор веешь?
Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои?
Зачем своими легкими крылышками несешь хиновские мелкие стрелы на воинов моего милого?
Мало ли ти бяшетъ горѣ подъ облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ?
Мало ли тебе было вверх под облака веять, покачивая корабли к синему морю?
Чему, господине, мое веселіе по ковылію развѣя?»
Зачем, господин, ты мое веселье по ковылю развеял?»
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѣ, а ркучи:
Рано утром Ярославна плачет на городской стене Путивля, приговаривая:
«О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую.
«О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь Половецкую землю.
Ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли носады до плъку Кобякова.
Ты качал на себе ладьи Святослава, неся их к войску Кобяка.
Възлелѣи, господине, мою ладу къ мнѣ, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано».
Покачивая, принеси, господин, моего милого ко мне, чтобы мне не слать слез к нему на море рано утром».
Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, а ркучи:
Рано утром Ярославна плачет на городской стене Путивля, приговаривая:
«Свѣтлое и тресвѣтлое слънце! Всѣмъ тепло и красно еси.
«Светлое, трижды светлое солнце! Ты для всех теплое и прекрасное.
Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вои, въ полѣ безводнѣ жаждею имь лукы съпряже тугою имъ тули затче?»
Зачем, владыка, распростерло ты свой горячий луч на воинов моего милого, на безводной степи ослабило им луки жаждой и горем заткнуло колчаны?»
Прысну море полунощи — идутъ сморци мьглами. Игореви князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую къ отню злату столу.
Плеснуло море в полуночи — от поднявшейся мглы идут смерчи. Бог князю Игорю указывает путь из земли Половецкой в землю Русскую к отчему золотому престолу.
Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслію поля мѣритъ отъ великаго Дону до малаго Донца.
Ввечеру зори погасли. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мысленно мерит степь от великого Дона до малого Донца.
Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рѣкою, велить князю разумѣти — князю Игорю небыть кликну.
В полночь Овлур свистнул коня за рекой, дает князю понять — будто позвал князя Игоря.
Стукну земля, въшумѣ трава, вежи ся половецкіи подвизашася.
Содрогнулась земля, зашумела трава, половецкие кибитки зашевелились.
А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростію и бѣлымъ гоголемъ на воду.
А князь Игорь прыгнул горностаем в камыши и белым гоголем в воду.
Въвръжеся на бръзъ комонь, и скочи съ него босымъ влъкомъ,
Вскочил на резвого коня, спрыгнул с него пепельным волком,
и потече къ лугу Донца, и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку и обѣду и ужинѣ.
и помчался к пойме Донца, и полетел соколом под туманами, избивая гусей и лебедей к завтраку, обеду и ужину.
Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу — претръгоста бо своя бръзая комоня.
Когда Игорь соколом полетел, Овлур волком помчался, отрясая собой студеную росу — и надорвали они своих резвых коней.
Донецъ рече:
Донец сказал:
«Княже Игорю! Немало ти величія, а Кончаку нелюбія, а Руской земли веселіа!»
«Князь Игорь! Немало тебе величия, Кончаку злобы, а Русской земле веселья!»
Игорь рече:
Игорь сказал:
«О Донче! Немало ти величія, лелѣявшу князя на влънахъ, стлавшу ему зелѣну траву на своихъ сребреныхъ брезѣхъ, одѣвавшу его теплыми мъглами подъ сѣнію зелену древу.
«О Донец! Немало тебе величия, качавшему князя на волнах, стелившему ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевавшему его теплыми туманами под сенью зеленых деревьев.
Стрежаше его гоголемъ на водѣ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ.
Ты стерег его гоголем на воде, чайками на струях, чернетями на ветрах.
Не тако, — рече, — рѣка Стугна: худу струю имѣя, пожръши чужи ручьи и стругы рострена к усту, уношу князя Ростислава затвори днѣ при темнѣ березѣ.
Не то, — сказал он, — река Стугна: имея слабое течение, она поглотила чужие ручьи и потоки и, расширенная к устью, затворила юношу князя Ростислава на дне у темного берега.
Плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславѣ.
Плачет мать Ростислава по юноше князе Ростиславе.
Уныша цвѣты жалобою, и древо ся тугою къ земли прѣклонило».
Уныли цветы от скорби, и деревья от горя приклонились к земле».
А не сорокы встроскоташа — на слѣду Игоревѣ ѣздитъ Гзакъ съ Кончакомъ.
То не сороки застрекотали — это по следу Игоря едет Гзак с Кончаком.
Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозі юползоша.
Тогда вороны не каркали, галки умолкли, сороки не стрекотали, поползни уползли.
Только дятлове тектомъ путь къ рѣцѣ кажутъ, соловіи веселыми пѣсьми свѣтъ повѣдаютъ.
Только дятлы своим стуком показывают путь к реке и соловьи веселыми песнями возвещают свет.
Млъвитъ Гза къ Кончакови:
Говорит Гзак Кончаку:
«Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, соколича рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами».
«Если сокол к гнезду летит, расстреляем соколенка своими золочеными стрелами».
Рече Кончакъ ко Гзѣ:
Сказал Кончак Гзаку:
«Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, а вѣ соколца опутаевѣ красною дивицею».
«Если сокол к гнезду летит, мы с тобой опутаем соколика красной девицей».
И рекъ Гзакъ къ Кончакови:
И сказал Гзак Кончаку:
«Аще его опутаевѣ красною дѣвицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѣвице, то почнутъ наю птиць бити въ полѣ половецкомъ».
«Если мы его опутаем красной девицей, не будет нам ни соколика, ни красной девицы, и начнут нашу птицу бить в поле половецком».
Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля пѣснотворца стараго времени, Ярославля Ольгова коганя:
Сказали Боян и Ходына, Святославовы песнотворцы былого времени, времени Ярослава и кагана Олега:
«Хоти тяжко ти головы кромѣ плечю, зло ти тѣлу кромѣ головы» — Руской земли безъ Игоря.
«Хотя тяжело и голове без плеч, плохо и телу без головы» — Русской земле без Игоря.
Солнце свѣтится на небесѣ — Игорь князь въ Руской земли.
Солнце светится на небе — князь Игорь в Русской земле.
Дѣвици поютъ на Дунаи, вьются голоси чрезъ море до Кіева.
Девицы поют на Дунае, вьются голоса через море до Киева.
Игорь ѣдетъ по Боричеву къ Святѣй Богородици Пирогощей.
Игорь едет по Боричеву к Святой Богородице Пирогощей.
Страны ради, гради весели.
Страны рады, города веселы.
Пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а по томъ молодымъ пѣти:
Спев песнь прежним князьям, будем петь молодым:
Слава Игорю Святъславличу, Буй-Туру Всеволоду, Владиміру Игоревичу!
Слава Игорю Святославичу, Буй-Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!
Здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки!
Здравы будьте, князья и дружина, бьющиеся за христиан с безбожными войсками!
Княземъ слава и дружинѣ! Аминь.
Князьям слава и дружине! Аминь.